В 1970 году Иосиф Бродский написал знаменитое «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку». Но всего два года спустя ему все же пришлось покинуть «лучшие десять квадратных метров», чтобы никогда не вернуться на родину. В Еврейском музее и центре толерантности открылась выставка «Иосиф Бродский. Место не хуже любого», повествующая о том, что будет с человеком, если все же выйти из комнаты. Будет ли это ошибкой?На выставку попадаешь, еще не купив билет: прямо в лобби посетителей встречает странная коробка с окнами. Но стоит заглянуть внутрь — увидишь домик в миниатюре (в детстве о таком мечтали многие!). Сейчас это называют румбокс, правда, здесь он в музейном масштабе, крупнее, чем игрушечный. Внутри коробки с окнами прячется та самая комната Бродского: «…Эти десять квадратных метров были моими — лучшие десять квадратных метров, что я знал в жизни». Рассматривать квартирку в окошки хочется долго, заметить детали, все до одной: салфетки на обеденном столе, косметические флакончики на трюмо, крохотные фотографии, книга на тумбе у кровати… Но это всего лишь точка старта. Из комнаты пришлось «выйти» и попасть прямиком в аэропорт. В точку невозврата.

Сидя на чемодане так же, как это делал Бродский накануне вылета из СССР, позируя друзьям на камеру (последние снимки поэта на родной земле здесь тоже представлены), рассматриваем документы, связанные с эмиграцией. Атмосфера — аэропортная. Есть даже табло вылета. Настроение — печально-чемоданное. Багажная квитанция, которая сохранилась, сообщает, что вес чемодана — 27 килограммов. Сам Бродский многократно рассказывал, с каким багажом уехал из страны: пишущая машинка, стихи любимого Джона Донна, бутылка водки (на подарок, не себе!). А, ну и смена белья. Все.

Полетели — Англия, Америка, Швеция, Венеция. Во всех залах-странах есть «связка» — рабочий стол Бродского, на котором неизменно фотографии родителей, Ахматовой, маленький Иосиф с мамой. Базовый настольный набор поэта.

В залах-путешествиях царит полумрак — фальшивые окна, мало места, все крохотное, но наполненное. Высокая концентрация информации в малюсеньком пространстве. Зная любовь поэта к тесному пространству, это даже добавляет особенный смысл.

В каждом зале, в маленьком филиале страны, есть свои особые ценности. Своеобразные зацепки за старую жизнь, которая осталась в точке невозврата. Начнем с книги «Стихотворения и поэмы», вышедшей в 1965 году. Самая первая книга Бродского, изданная в Ною-Йоркском издательстве «Иностранная литература», когда поэт был в ссылке в деревне Норинской Архангельской области. Произведения для сборника надергали из самиздата. А на выставке экземпляр с дарственной надписью Константину Азадовскому, литературоведу: «Иосиф Бродский дарит Константину Азадовскому, за неимением лучшего, эти разрозненные «Стихотворения и поэмы». Если перевернуть страницу, то можно увидеть, что есть и другая подпись «Сей сомнительный дар» — в трех строчках выражено все, что думает поэт о своей первой книге, которую сделали без его ведома.
Еще одна ценность — пастернаковский галстук. Здесь важны две точки во времени: 1958 год, когда Нобелевскую премию присудили Борису Пастернаку, от которой он под давлением отказался, и 1987-й, когда ее присудили Иосифу Бродскому. На вручение премии Бродский позвал друзей, но из СССР смог вырваться лишь один человек — режиссер Александр Стефанович. В подарок другу-поэту он привез с родины галстук Бориса Пастернака. Символику здесь объясняют так: преемственность с тем, кто когда-то не смог выйти на сцену в Стокгольме. Считается, что во время нобелевской речи на Бродском был тот самый галстук. На выставке, увы, показывают не его, а другой, из коллекции Елены Пастернак. Но здесь важно, пожалуй, другое: галстук связал два знаковых года в жизнях двух знаковых персон.

Есть документы, пропитанные насквозь отчаянием: стенд с документами, вращающимися вокруг первого инфаркта Бродского, который закончился операцией на открытом сердце. Вызов для мамы в Штаты, чтобы она смогла повидать сына. Отказ. Всего родители Бродского получили отказ как минимум двенадцать раз. Из заявления Марии Вольперт, матери Бродского: «Мне уже 71 год, мне, как и всем людям, две жизни не даны. Может быть, это будет последней встречей в жизни… Моя просьба престарелой матери очень скромна. Я просила разрешения на 2 месяца съездить повидаться с сыном». И еще одна цитата, два года спустя: «Мне 73 года, и эта встреча с сыном последняя. Умоляю вас». Отказ.