Из опубликованных документов следует, что кандидатура Солженицына рассматривалась среди 75 претендентов, выдвинутых в тот год на премию. Среди них были такие ярчайшие писатели, как Хорхе Луис Борхес, Макс Фриш, Гюнтер Грасс, Грэм Грин, Альберто Моравиа, Пабло Неруда, Генрих Бёлль… Первоначально в список был внесен еще один русский писатель — Владимир Набоков, который тогда выдвигался в седьмой раз. Но в тот год его кандидатура, как кратко сообщает Нобелевский комитет, была «отклонена ранее».

Это был второй раз, когда кандидатура Солженицына выдвигалась на Нобелевскую премию. Впервые он появился в списке кандидатов в 1969-м. Тогда его имя предложил Яков Малкиел, профессор Калифорнийского университета в Беркли и специалист в области романских языков. Год спустя, в декабре 1969 года, когда обсуждались кандидаты на Нобелевскую премию по литературе на 1970 год, он повторил свое предложение, подчеркнув, что «художественная репутация» Солженицына «чрезвычайно выросла» благодаря публикациям двух его больших романов («В круге первом» и «Раковый корпус») как на Западе, так и в СССР, где их читали в самиздатовских копиях.

Кандидатуру Солженицына поддержал также профессор истории литературы Умео Магнус фон Платен (Швеция). Он был убежден, что Солженицын достоин премии потому, что «с одной стороны, он необыкновенным образом развил классическую повествовательную традицию, а с другой — выраженная в его произведениях моральная позиция полностью соответствует требованию идеального, связанному с этой премией». Для него было значимым и то, что «Нобелевская премия сделала бы положение писателя более надежным, по крайней мере в долгосрочной перспективе».

Своими сомнениями по поводу кандидатуры Солженицына поделился Артур Лундквист, лауреат международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» 1957 года. Хотя он считал «неоспоримым то, что форма романов Солженицына продолжает традицию реализма XIX века», но он заметил, что «на фоне давно уже развивающейся как западноевропейской, так и американской и латиноамериканской романной формы она предстает достаточно примитивной и неинтересной». «Когда же вызванная политическими, гуманитарными и другими соображениями шумиха вокруг произведений уляжется, наверняка начнется переоценка его литературных заслуг», — написал он в своем заключении.

Тем не менее Лундквист остался в одиночестве.

Четыре года спустя, в 1974 году, когда Солженицын был выслан с семьей из СССР и получил возможность прочесть свою знаменитую Нобелевскую лекцию, он подчеркнул, какую роль сыграла поддержка коллег из других стран.

«Скажут нам: что ж, может литература против безжалостного натиска открытого насилия? А не забудем, что насилие не живет одно и не способно жить одно: оно непременно сплетено с ложью. Между ними самая родственная, самая природная глубокая связь: насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а лжи нечем удержаться, кроме как насилием. Всякий, кто однажды провозгласил насилие своим методом, неумолимо должен избрать ложь своим принципом. Рождаясь, насилие действует открыто и даже гордится собой. Но едва оно укрепится, утвердится, — оно ощущает разрежение воздуха вокруг себя и не может существовать дальше иначе, как затуманиваясь в ложь, прикрываясь ее сладкоречием. Оно уже не всегда, не обязательно прямо душит глотку, чаще оно требует от подданных только присяги лжи, только соучастия во лжи.

Против многого в мире может выстоять ложь — но только не против искусства
И простой шаг простого мужественного человека: не участвовать во лжи, не поддерживать ложных действий! Пусть это приходит в мир и даже царит в мире — но не через меня. Писателям же и художникам доступно больше: победить ложь! Уж в борьбе-то с ложью искусство всегда побеждало, всегда побеждает! — зримо, неопровержимо для всех! Против многого в мире может выстоять ложь — но только не против искусства. А едва развеяна будет ложь — отвратительно откроется нагота насилия, — и насилие дряхлое падет».