Новый проект «Настоящее время. Несовершенный вид», сделанный музеем современного искусства «Гараж», своему замыслу отчасти обязан пандемии.

Пандемия отменила готовые проекты, иные планы отложила на неопределенное будущее, а заодно ограничила представления о будущем пределом ближайших дней-недель-месяца. В этом смысле пять художественных проектов в статусе «отложены» из архива современного искусства «Гаража» — способ размышления о нашей жизни здесь и сейчас, о «новой нормальности» зависания между волнами пандемии.

С другой стороны, сюжет архивации несбывшегося — вполне себе вечный. Он источник вдохновения и для поэтов-романтиков, и для политиков-прагматиков. Поскрести по сусекам, чтобы рачительно использовать хорошо забытое старое как свежие идеи в изменившемся контексте, — обычное дело для сердцеедов и ветеранов идеологического фронта. Нереализованные проекты замечательны тем, что они равно отмечены травмой утраты и шансом на будущую жизнь. Если утрата отсылает к эстетике руин, то «большие надежды» — к поэзии расчета и чертежа.

Как раз поэзией прорыва в неведомое пленяла одна из самых известных выставок, представлявших невоплощенные проекты, — «Русская утопия: депозитарий». Сделанная Юрием Аввакумовым, она представляла итог его многолетних исследований архитектурных проектов, оставшихся на бумаге, от XVIII века до бумажной архитектуры. Архив оказывался хранилищем будущего.

Нереализованные проекты отмечены одновременно травмой утраты и шансом на жизнь
Наследником по прямой утопии авангарда выглядит проект Франциско Инфанте-Араны «Кинетическое освещение архитектурных сооружений Московского Кремля и мавзолея на Красной площади» (1968). Он представлен точным макетом Спасской башни и Красной площади, фотографиями автора с ним, схемой изменения цветового освещения и рассказом художника о том, почему проект не пригодился. Если ученики Шагала и Малевича расписывали дома, трамваи, заборы старого Витебска, превращая его в революционный город, то Франциско Инфанте-Арана готов был превратить Москву 1968 года в столицу кинетического искусства. Меняющееся по минутам освещение Кремля должно было стать переложением на язык света и цвета фуги Баха. Предполагалось, что этой волшебной мистерией света и цвета должен был управлять компьютер, которого художник в 1968 году в глаза не видел.

Проект Петра Белого, который предложил в 2016 году превратить парк Дворца культуры и техники завода «Красный Путиловец» им. И.И. Газа в Петербурге в «Парк Меланхолия», опирается на традицию эстетики руины, утраты. Но выбирает в качестве опоры не рисунки римских развалин Пиранези, а «Меланхолию» Дюрера. Гравюра Дюрера становится картой, на которую нанесен маршрут движения по парку. Этот же маршрут — в основе архитектуры экспозиции. В нишах, похожих на гробницы-склепы, покоятся обломки парковых статуй и монументов, гипсовая копия посмертной маски Ленина и мраморная голова с неразличимым, незавершенным «лицом». Эта невозможность взглянуть в лицо прошлому, «узнать» его, оказывается ключевой метафорой. Дело даже не в том, что Парк ДК им. И.И. Газа — род палимпсеста, среди слоев которого — эпоха конструктивизма, время неофициальной художественной жизни Ленинграда в 1970-х, остатки советской «монументальной пропаганды», поглощаемые природой, автостоянка на газоне вокруг торгового центра в эпоху торжества консьюмеризма. Парк вошел в пространство личной памяти. Там руины еще не стали руинами, но даже сложенная заново картинка прошлого встречает знакомым абсурдом и закрывает вход в рай ностальгии.

Помимо чертежа и руины, образом «несбывшегося» выступает желание. Желание всегда на пороге реальности, но не переступает его. Реализуясь, оно перестает быть желанием. Неудивительно, что статус вечного «несовершенного вида» обрел «Музей желаний» (1994-1995), придуманный Наталией Каменецкой, Олесей Туркиной и Виктором Мазиным. Он появился из проекта музея женского искусства. На исходе 1980-х проект был возвращением к проблематике, которая активно обсуждалась в России с середины XIX века до начала 1930-х, когда «женский вопрос» был объявлен решенным. Возвращение к нему в 1990-х при смене экономической формации было более чем актуально. Музей не был создан, но замысел трансформировался в архив проектов художниц, в том числе Веры Хлебниковой, Наталии Турновой, Татьяны Либерман, Марии Овчинниковой, Наталии Каменецкой… Представление женского взгляда — горячая новость и 30 лет спустя, а в 1990-х он выстраивался как диалог с «отцами», будь то Казимир Малевич или Николай Федоров. Тема русского космизма звучит, впрочем, приглушенно. Елена Губанова придумала инсталляцию для большого радиотелескопа Пулковской обсерватории. На карте звездного неба очерчена фигура Стрельца. А в Пулково около радиотелескопа — аскетичная комната, где лишь лампочка и абажур, и наушники. Надев их, можно услышать: «Ваня, иди домой». Пронзительнее этой не случившейся инсталляции только гениальный фильм Бронзита «Он не может жить без космоса».