Задуманный в 2020 году как совместный проект с лондонской Национальной галереей, трансформировавшийся в межмузейный российский проект в 2022 году, «После импрессионизма», очевидно, сохраняет связь с предыдущими блокбастерами, которые представляли коллекции Сергея Щукина и братьев Морозовых в Москве, Петербурге, Париже. Это связь «родовая», поскольку картины Матисса и Сезанна, Клода Моне и Ренуара, Ван Гога и Гогена в коллекциях музеев России, — родом из московских собраний Сергея Ивановича Щукина, Михаила Абрамовича и Ивана Абрамовича Морозовых. Но это и сходство структурное. «Реинкарнация» разделенных меж Эрмитажем и ГМИИ им.А.С. Пушкина знаменитых московских коллекций в тех проектах сопровождалась включением в экспозицию работ русских художников, созданных на рубеже XIX-XX веков. В случае с выставкой «Коллекция Морозовых. Брат Иван» это само собой разумелось. В собрании Ивана Абрамовича Морозова Коровин и Кузнецов, Сарьян, Ларионов, Гончарова были равными собеседниками Моне и Матисса, Сезанна и Ван Гога… На нынешней выставке диалог французских и русских мастеров из «боковой» ветви сюжета превращается в магистральную, главную историю выставки.

Собственно, выставка и представляет «этапы большого пути» русского искусства от реализма передвижников с их социальным пафосом, который сохранялся даже в полотнах наших пенсионеров, завершавших академическое образование в Италии, Германии, Франции, до русского авангарда, который в ХХ веке станет визитной карточкой отечественного искусства в мире. И тут выставка в Пушкинском перекликается, конечно, с выставкой «Отличники» в Музее русского импрессионизма, который сегодня кажется предисловием, прологом в стиле роуд-муви, к большому приключению искусства, предложенному ГМИИ им. А.С. Пушкина. Но если маршрут открытия русскими художниками радостей пленэра и тихого лирического пейзажа Шарля Добиньи, монументального символизма Пюви де Шаванна, тайн картин Сезанна и кубизма Пикассо давно построен искусствоведами, а встречу хитов Пикассо, Матисса, Гогена, Ван Гога из Пушкинского и Эрмитажа мы недавно имели счастье видеть, то чем будет удивлять, если вспомнить любимую присказку Дягилева, выставка «После импрессионизма»?

Прежде всего подходом. Он имеет значение. Магистральная линия диалога с западным искусством в этом проекте удваивается — виртуальной беседой с музейной выставкой в Лондоне. Речь, конечно, о большом проекте «После импрессионизма. Изобретение нового искусства» в лондонской Национальной галерее. Лондонская выставка предлагает новый взгляд на историю искусства рубежа конца XIX — начала ХХ века, одним из главных летописцев которой был Джон Ревалд. Для него, как и для художников начала ХХ века, Париж был центром, где рождалось новое искусство, а основной сюжет истории живописи рубежа веков выглядел как битва новаторов с ретроградами. Париж и впрямь учил многому. Не только живописи старых мастеров в Лувре и новому искусству в галереях маршанов… Как написал Кончаловский другу Машкову: «Париж учит работе. Он учит ценить и чувствовать мгновение в жизни. Он такой большой, такой серьезный, что мелочи жизни тонут в нем и ваша душа сбрасывает все ненужное. (…) В Париже остаешься один с своими мечтами и воплощением их».

И все же, при всем значении французских художников для ХХ века, сегодня силен интерес к истории искусства, которая создавалась тогда же в Мюнхене и Вене, Брюсселе, Барселоне, Москве и Петербурге… Эта история неотрывна от крупных международных выставок современного искусства, будь то выставки Сергея Дягилева в Петербурге, Салон «Золотого руна» в Москве 1908 года, выставка «Мане и импрессионисты» в Лондоне 1910 года или Международная выставка современного искусства в Нью-Йорке 1913 года. Очевидно, что Москва в начале ХХ века становилась одним из центров модернизма. Русские художники точно так же вели диалог с работами Моне, Сера, Сезанна, Пикассо, Гогена, Ван Гога, как их коллеги в Мюнхене, Вене, Праге, Барселоне и Глазго. И вот этот взгляд на Москву как один из центров современного искусства ХХ века сегодня актуален со всех точек зрения, в том числе и с точки зрения истории искусства. Его и предлагает Пушкинский в новом проекте.

Выставка получилась увлекательная. Одни названия разделов что стоят! Но не ими одними жива выставка. Но и, как минимум, неожиданными сближеньями, красивыми рифмами. Чего стоит, например, встреча экзотического пейзажа Гогена «Лошадь на дороге» (1899), с яркой зеленью пальм и почти красной дорогой, идущей мимо таитянских хижин, с «экзотикой» дачного пейзажа у Фалька на полотне 1911 года. Лошадки тут, правда, на дороге нет. Но покосившийся заборчик, зелень деревьев, окошки домика вдали вкупе с открытым гогеновским цветом, контрастами и плоскостным решением пространства — в наличии. Гоген с Фальком открыли зрителям глаза на экзотическую красу вечерних закатов среднерусской полосы. Не менее эффектна встреча «Кацапской Венеры» Ларионова с портретом таитянской красавицы Гогена: они кажутся разлученными близнецами-сестрами.

Причина не только в том, что Ларионов увидел работы Гогена на Осеннем салоне 1906, когда Дягилев привез в Париж большую ретроспективу русской живописи. Собственно, с этой встречи с полотнами Гогена во Франции начнется для Ларионова увлечение и архаикой, и русским лубком и уличными вывесками. Милый сердцу ларионовский неопримитивизм возрос на гогеновской южной экзотике. Но в случае с Венерами интереснее, что и Гоген, и Ларионов ведут диалог с Венерами Тициана и Эдуарда Мане. В этом смысле и кацапская, и таитянская красавицы и впрямь родственники — бабушки у них точно общие.

Выставка в Пушкинском музее представляет «этапы большого пути» русского искусства от реализма передвижников до авангарда
Не менее важно открытие для зрителя новых работ. Поэтому так драгоценно участие в этом проекте художественных музеев России. Причем речь не только о гигантах, как Эрмитаж и Русский музей, но и чудесных работах из музейных собраний Казани и Кирова, Омска и Рязани, Саратова, Самары, Чебоксар… Скажем, динамичная, яркая футуристическая картина «Поворот автомобиля» Михаила Ле-Дантю из Орловского музея изобразительных искусств — редкая возможность увидеть работы художника, погибшего на Первой мировой. Его картины в музеях — наперечет.

»
Не менее значима возможность увидеть работы из частных коллекций. Невозможно забыть замечательную серию коллажей Ольги Розановой для книги стихов Алексея Крученых «Вселенская война. Ъ. Цветная клей» из частного собрания. «Цветная клей», то бишь коллажи из цветной бумаги, выглядят сегодня не столько радикальным переводом заумного языка Крученых на язык живописи, сколько супрематизмом, открытым до супрематизма Малевича. И если для Крученых разрушение грамматической конструкции языка — аналог разрушения всего человеческого в войне, то Розанова в переформатировании языка художника идет еще дальше — к геометрической абстракции, отказу от кисти в пользу коллажа и клея…