Опера Моцарта «Свадьба Фигаро», поставленная известным театральным режиссером, создателем Воронежского Камерного театра и Платоновского фестиваля искусств Михаилом Бычковым в Воронежском театре оперы и балета, претендует на «Золотую маску» сразу в нескольких номинациях. Первые большие гастроли спектакля пройдут в рамках «Золотой маски» 15 января на сцене Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко.

Ждет ли теперь, после премьеры, «Свадьбу Фигаро» долгая жизнь и в Воронеже?

Михаил Бычков: Будем надеяться. Но в любом случае — это значимый спектакль для театра, который открыл новую страницу своей истории. Его возглавил новый художественный руководитель, который старается привлечь в театр интересных для него людей, среди которых оказался и я.

Кстати, именно Александр Литягин, молодой балетмейстер, в прошлом — танцовщик, предложил мне это название. Он справедливо предположил, что вещь, входящая в пятерку самых кассовых опер всех времен и народов, сможет привлечь публику.

Если балетный репертуар имеет в Воронеже постоянную аудиторию, то с оперными спектаклями все сложней. Сейчас мы наблюдаем очередную и, надеюсь, более основательную попытку спасти это направление для Воронежа. Хотя уже делались какие-то попытки, и я тоже в них принимал участие на разных этапах. Может, кто-то помнит «Дон Жуан» под музыкальным руководством Андрея Огиевского. Это были самые первые шаги по возвращению простых понятий: что такое спектакль как некая цельность, смысловая и стилистическая, что такое не условное, а человеческое содержание, связанное с переживаниями. Затем мне предложили поставить оперу Глеба Сидельникова «Родина электричества». Когда мы показали спектакль в Москве на «Золотой маске», опытные люди сказали, что это отличный проект для зарубежных гастролей: проза Андрея Платонова, интереснейшая музыка, визуальное решение Николая Симонова в стилистике русского авангарда 20-х годов… Конечно, ничего этого не произошло, даже до Петербурга «Родина электричества» не доехала.

Были «Искатели жемчуга», а потом Александр Титель пригласил меня сделать «Вертера» в театре имени Станиславского и Немировича-Данченко, за что я ему очень благодарен. Именно тогда сложился наш творческий союз с дирижером Феликсом Коробовым, который во многом обеспечил успех нашей новой работы. Так что, у меня есть своя биография в этом виде искусстве.

Готова ли публика к восприятию такого неканонического решения, которое вы предложили?

Михаил Бычков: Делая «Дон Жуана», я возвращал публику в театр, работая весьма осторожно. Первая в мире постановка оперы Глеба Сидельникова тоже требовала аккуратности. А здесь я рискнул сделать свой шаг и свой вариант трактовки «Свадьбы Фигаро» — ведь существует миллион интерпретаций этой оперы. Воронежская публика, мне кажется, достаточно воспитана одиннадцатью Платоновскими фестивалями. Посмотрим…

Как вам пришло в голову такое шокирующее начало — кадры реальной хроники Первой мировой войны?

Михаил Бычков: Все, что я придумал, я услышал в музыке. И просто искал форму воплощения услышанного. В музыке есть сильнейший драматизм соединения двух мотивов — любви и смерти. «Сильна как смерть любовь, а стрелы ее — стрелы огненные». И дело не в сексуальном желании обладать, не в похоти. Речь о любви, которая настигает человека и делает его способным на безумные вещи. Я искал оправдания этому. Время между первой и второй мировыми войнами — самое подходящее время для такого напряженного сопоставления. Но все — повторю — я услышал в музыке. Это никакая не комедия положений. Там нет ничего условного, там — абсолютно мотивированные психологически ситуации, которые было интересно выстраивать.

То есть никаких брызг шампанского?

Михаил Бычков: Конечно! Это очень невеселая история, полная мучительных переживаний для ее героев.

Последнее, что приходит в голову в связи с «Фигаро» — это война.

Михаил Бычков: Смотрите — вот финал первого акта, когда граф отправляет Керубино в полк. Но что значит — отправляет в полк? Если это связано с таким контекстом, где смерть и любовь рядом, а смерть — это война, то куда он отправляет Керубино, и что его теоретически ждет? Это великолепно соединяется с арией Фигаро, который рассказывает Керубино, что такое для юноши служба с оружием в руках. Зритель сегодня не обязан знать, что «Свадьба Фигаро» — часть трилогии, помнить «Севильского цирюльника», и что Фигаро сделал для графа, когда тот добивался графини. Зритель слышит эту музыку, видит этих людей. И он сейчас должен понимать, чем живут эти люди. Они однополчане, и, возможно, граф обязан Фигаро жизнью. А когда ты готов предать, отобрать невесту у человека, которому обязан жизнью, нужно иметь сильнейшую мотивацию.

То есть оба любят Сюзанну?

Михаил Бычков: Все любят всех. Например, в сцене встречи с Керубино ни графиня, ни Сюзанна не могут не откликнуться на юношескую притягательность Керубино. Да потому что они так же истосковались по любви, как и мужчины, которые возвращаются с войны.

Здесь источник их эротизма, который так важен для спектакля?

Михаил Бычков: Конечно! Война отобрала у них возможность любить, быть вместе, наслаждаться друг другом. А не то что жили-жили, и вдруг граф пресытился графиней. Мне кажется, в музыке там все интересней и сложнее.

Коробов согласился с обоснованностью такого сюжета?

Михаил Бычков: С Феликсом работать одно удовольствие. Для меня, например, была важна стремительность. А тут чистой музыки — 3 часа 25 минут! Мы понимали, что купюры неизбежны. Это не Зальцбург, и нам смешно соревноваться с добросовестными любителями, следящими за каждой нотой. Мы делали репертуарный спектакль и шли на определенные сокращения. Конечно, у Коробова есть свои нюансы, характеризующие его подход, его ощущение материала. И мы с ним совпали. Я очень волновался по поводу финала, мне было важно закончить не совсем так, как написано в оригинале. И он согласился с возможностью, перераспределив акценты, решить эту проблему.

Не будем раскрывать карты, но неужто финал еще жестче, чем начало?

Михаил Бычков: Дело не в жёсткости. Финал не должен растворить ту интонацию и логику, в которой рассказывалась вся история. Поэтому он устроен неканоническим образом.

В начале спектакля использованы архивные съемки. Откуда они? Интересен контраст этой хроники с роскошными интерьерами в духе бель эпок.

В Театре на Таганке поют «Онегина» в стиле инди-рок
Михаил Бычков: Нужно, конечно, упомянуть двух Алексеев. Алексей Вотяков, который номинируется на «Маску» как автор сценографии и костюмов, и Алексей Бычков, видеохудожник, давний мой соавтор в этом направлении. Он работал только с хроникой, которая была найдена, скомпонована и соединена с музыкальным материалом. Для нас ощущение подлинности было важнее, чем портретное сходство с актерами. А то, что эпоха одна, а мы видим еще и слои других веков -такова Европа, в ней веками сохраняются какие-то интерьеры. Они могут ветшать, подвергаться бомбардировкам, химическим атакам, бережно укрываться мешками с песком, чтобы не быть поврежденными, покрываться пылью, но в конце концов отмываться, отчищаться и дальше жить как красота, которая прячется на время, а затем опять открывает себя миру.

Естественность и прекрасность любви в перекличке со смертью, опасностью и тем, что она в себе несет не комфорт, но сильнейшие муки, но от этого не перестает быть прекрасной. У нас, к примеру, используются цитаты из полных чувственности тициановских полотен.

Расскажите об исполнителях.

Михаил Бычков: Такой подход к решению оперного материала, который я предложил, возможен только, если имеешь убедительный, правильный исполнительский состав. В этом отношении прекрасны приглашенные солистки МАМТа — Катя Лукаш и Наташа Петрожицкая — суперпрофессионалы, с которыми работать было одно удовольствие. Но рядом с ними на достойнейшем уровне работали воронежские солисты — в партиях Сюзанны Саша Добролюбова, Альмавива — Кирилл Афонин, Фигаро (Федор Костюков и Алексей Тюхин), Бартоло (Артем Борисенко) и другие. Работать с ними удовольствие — и зритель откликается на остроту психологических коллизий.

Как вы относитесь к самой тенденции — приглашать драматических режиссеров на оперную сцену?

Михаил Бычков: Я немного слежу за дискуссиями вокруг этой темы. И могу сказать, что если бы специально обученные музыкальные режиссеры покрывали весь спрос на постановки новых оперных спектаклей, то нас бы не звали. Музыкальные режиссеры молодцы, но их не так много. За театрами должно оставаться право соединять разные искусства. Все-таки опера — искусство синтетическое. И все сводить к умению читать партитуру я бы не стал. Ну да, не читаю я партитуру. Но слушаю, разговариваю, разбираю со знающими людьми, пытаюсь быть открытым. Мне кажется, такого противопоставления быть не должно.